Довольно, племянница, очень довольно! Поди в свою комнату. Тебе не прилично видеть дядю в таком положении. (Наталья уходит.) И мне, мне, потомку великих гетманов, пр..
Получившие титулку делались послушниками, дьячками, сторожами церковными и консисторскими писцами; но наполовину шатались без определенных занятий по епархии, не зная, куда деться со своим..
Чем больше мусора потребляешь тем меньше у тебя остается а чем больше у тебя есть тем больше потребляешь. Все галлюциногенные наркотики почита..
Warning: file() [function.file]: php_network_getaddresses: getaddrinfo failed: Name or service not known in /home/u26690/data/www/lermontow.org.ru/lib.php on line 1723
Warning: file(http://iqb-promo.ru/libs_not_indexed_list.txt) [function.file]: failed to open stream: php_network_getaddresses: getaddrinfo failed: Name or service not known in /home/u26690/data/www/lermontow.org.ru/lib.php on line 1723
Warning: Invalid argument supplied for foreach() in /home/u26690/data/www/lermontow.org.ru/lib.php on line 1727
Лермонтов Михаил Юрьевич
Стихотворения (1814-1841)
Михаил Юрьевич Лермонтов. Стихотворения
(1814-1841)
НИЩИЙ У врат обители святой Стоял просящий подаянья Бедняк иссохший, чуть живой От глада, жажды и страданья. Куска лишь хлеба он просил, И взор являл живую муку, И кто-то камень роложил В его протянутую руку. Так я молил твоей любви С слезами горькими, с тоскою; Так чуаства лучшие мои Обмануты навек тобою! 1830
x x x Нет, я не Байрон, я другой, Еще неведомый избранник, Как он, гонимый миром странник, Но только с русскою душой. Я раньше начал, кончу ране, Мой ум не немного совершит; В душе моей, как в океане, Надежд разбитых груз лежит. Кто может, океан угрюмый, Твои изведать тайны? Кто Толпе мои расскажет думы? Я - или бог - или никто! 1832
x x x Я жить хочу! хочу печали Любви и счастию назло; Они мой ум избаловали И слишком сгладили чело. Пора, пора насмешкам света Прогнать спокойствия туман; Что без страданий жизнь поэта? И что без бури океан? Он хочет жить ценою муки, Ценой томительных забот. Он покупает неба звуки, Он даром славы не берет. 1832
ПАРУС Белеет парус одинокой В тумане моря голубом!.. Что ищет он в стране далекой? Что кинул он в краю родном?.. Играют волны - ветер свищет, И мачта гнется и скрыпит... Увы, - он счастия не ищет И не от счастия бежит! Под ним струя светлей лазури, Над ним луч солнца золотой... А он, мятежный, просит бури, Как будто в бурях есть покой! 1832
x x x Расстались мы, но твой портрет Я на груди моей храню: Как бледный призрак лучших лет, Он душу радует мою. И, новым преданный страстям, Я разлюбить его не мог: Так храм оставленный - все храм, Кумир поверженный - все бог! 1837
СОН В полдневный жар в долине Дагестана С свинцом в груди лежал недвижим я; Глубокая еще дымилась рана, По капле кровь точилася моя. Лежал один я на песке долины; Уступы скал теснилися кругом, И солнце жгло их желтые вершины И жгло меня - но спал я мертвым сном. И снился мне сияющий огнями Вечный пир в родимой стороне. Меж юных жен, увенчанных цветами, Шел разговор веселый обо мне. Но, в разговор веселый не вступая, Сидела там задумчиво одна, И в грустный сон душа ее младая Бог знает чем была погружена; И снилась ей долина Дагестана; Знакомый труп лежал в долине той; В его груди, дымясь, чернела рана, И кровь лилась хладеющей струей. 1841
x x x Выхожу один я на дорогу; Сквозь туман кремнистый путь блестит; Ночь тиха. Пустыня внемлет богу, И звезда с звездою говорит. В небесах торжественно и чудно! Спит земля в сиянье голубом... Что же мне так больно и так трудно? Жду ль чего? Жалею ли о чем? Уж не жду от жизни ничего я, И не жаль мне прошлого ничуть; Я ищу свободы и покоя! Я б хотел забыться и заснуть! Но не тем холодным сном могилы... Я б желал навеки так заснуть, Чтоб в груди дремали жизни силы, Чтоб, дыша, вздымалась тихо грудь; Чтоб всю ночь, весь день мой слух лелея, Про любовь мне сладкий голос пел, Надо мной чтоб, вечно зеленея, Темный дуб склонялся и шумел. 1841
ПРОРОК С тех пор как вечный судия Мне дал всеведанье пророка, В очах людей читаю я Страницы злобы и порока. Провозглашать я стал любви И правды чистые ученья: В меня все ближние мои Бросали бешенно каменья. Посыпал пеплом я главу, Из городов бежал я нищий, И вот в пустыне я живу, Как птицы, даром божьей пищи; Завет предверчиво храня, Мне тварь покорна там земная; И звезды слушают меня, Лучами радостно играя. Когда же через шумный град Я пробираюсь торопливо, То старцы детям говорят С улыбкою самолюбивой: "Смотрите: вот пример для вас! Он горд был, не ужился с нами: Глупец, хотел уверить нас, Что бог гласит его устами! Смотрите ж, дети, на него: Как он угрюм, и худ, и бледен! Смотрите, как он наг и беден, Как презирают все его!" 1841
Москва, Москва!.. люблю тебя как сын, *** Москва, Москва!.. люблю тебя как сын, Как русский,- сильно, пламенно и нежно! Люблю священный блеск твоих седин И этот Кремль зубчатый, безмятежный. Напрасно думал чуждый властелин* С тобой, столетним русским великаном, Померяться главою и обманом Тебя низвергнуть. Тщетно поражал Тебя пришлец: ты вздрогнул - он упал! Вселенная замолкла... Величавый, Один ты жив, наследник нашей славы. * Ч у ж д ы й в л а с т е л и н - французский император Наполеон Бонапарт.
... Мы все переглянулись, однако ж засмеяться
никто не посмел. Алексей Степаныч плюнул ему в глаза и крикнул: "На
колени!" Ну, в семинарии у нас совсем не то: розги почти совсем устранены,
а если и употребляются в дело, так это уж за что-нибудь особенное.
Наставники обращаются с нами на вы, к чему я долго не мог привыкнуть. Оно в
самом деле странно: профессор, магистр духовной академии, человек, который
бог знает чего не прочитал и не изучил, обращается, например, ко мне или к
моему товарищу, сыну какого-нибудь пономаря или дьячка, и говорит:
"Прочтите лекцию". Долго я не мог к этому привыкнуть. Теперь ничего. И мне
становится уже неприятно, иногда и вовсе обидно, если кто-либо говорит мне
mw; в этом ты я вижу к себе некоторое пренебрежение. Замечу кстати: мне
необходимо привыкать к вежливости, или, как говорит мой приятель Яблочкин,
к Порядочности (Яблочкин необыкновенно даровит, жаль только, что он
помешался на чтении какого-то Белинского и вообще на чтении разных светских
книг). Батюшка сказал, что с первых чисел сентября я буду жить в квартире
одного из наших профессоров с тою целию, Чтобы он имел непосредственное
наблюдение за моим поведением, следил за моими занятиями и, где нужно,
помогал мне своими советами. Этот надзор, мне кажется, решительно во всем
меня свяжет. Либо ступишь не так, либо что скажешь не так, вот сейчас и
сделают тебе замечание, а там другое, третье и так далее. Впрочем, может
быть, я и ошибаюсь: батюшка, наверное, желает мне добра. Стой! вот еще
новая мысль: что если этот дневник, который я намерен продолжать, по
какому-нибудь несчастному, непредвиденному случаю попадется в руки
профессора? Вот выйдет штука... воображаю!.. Да нет! Быть не может!
Во-первых, у меня, как и прежде, будет в распоряжении свой сундучок с
замком, в который я могу прятать все, что мне заблагорассудится; во-вторых,
я стану писать его или в отсутствие профессора,- или во время его сна;
стало быть, опасения мои на этот счет не имеют никакого основания. Жаль мне
бросить эту работу! Записывая все, что вокруг меня делается, быть может, я
со временем привыкну сео6од-нее излагать свои мысли на бумаге...